Александр Дугин
«Постпространство и черные чудеса»
{ конспект Юли Фридман }
О лекции в Музее Маяковского 18 февраля.
Не все технические находки организаторов были нам понятны, но, если никто не жалуется, значит, так надо. Зал был переполнен, мы с удовольствием сидели на лесенке, правда, Дима Каледин все вынимал ногу из ботинка, потому что на этом ботинке стоял или сидел его правый сосед. Этот сосед был студент, и в зале, кажется, вообще стояло по студенту на каждом ботинке — аудитория сильно помолодела и числом увеличилась. На сцене висел белый экран, и некоторых слушателей посадили на сцене же. Убрали свет, дали трансляцию, и на экране изобразились сообщения о том, почему Windows 1998 не может начать работу, стекая вниз по щекам этих слушателей. В зале раздавался смех пользователей виндовз.
Дугин прочел блестящую лекцию, называлась она «Постпространство и черные чудеса» -- началась черными чудесами и кончилась постпространством.
Дугин говорил о том, что два вопроса «почему» и «зачем» вроде и похожи, а на деле совсем различаются. «Зачем» отвечает парадигме традиции, премодерна, «почему» — парадигме модерна, а постмодерн не знает ни «почему», ни «зачем».
В понимании традиционного общества явление есть, и оно имеет цель, а вот причины за ним могут стоять самые разные. Человек вышел на улицу, поскользнулся, упал и умер; целью этого эпизода является смерть. Так что он мог бы и не выходить на улицу, а спокойно захлебнуться, например, в ванной; телеология не станет пытать его, почему.
Учение Аристотеля телеологично, Сократ тоже хороший, а все свинство, по мысли А. Г., идет из Абдеры. «Куда ни плюнешь, — Дугин рассказывал, — обязательно попадешь в Абдеру.» Демокрит и прочие фракийские отморозки, говорил А. Г., имея в виду атомистов, фактически ответственны за модерн.
Модерн интересуется каузальным детерминизмом: если мы знаем причины, можем предсказать и последствия. «Две частицы столкнулись, вылетела третья, и вот причина; но если спросить, зачем она вылетела, в ответ пожмут плечами и скажут, что вопрос некорректен.»
Человек традиционного мира жил в окружении чуда: даже если он был раб, строил пирамиду, и ему было очень грустно — стоило ему остановиться, он начинал хохотать. Молоток какой-нибудь, гвоздь или собственный палец были совершенно поразительными, и некуда бежать от переполнявшего бытия.
Монотеистические религии не то чтобы вовсе лишили мир чуда, но выделили одно-единственное, возможно, с присущей ему телеологией — а после этого чуда, то есть, сотворения мира, пустили его развиваться каузально-детерминистски. Христианство, по мысли А. Г., возвращает чудо: все, что связано с эсхатологией, отрывается от детерминизма, образует второй онтологический круг, в котором есть и чудо, и цель.
В модерне чуда нет.
«Что делал тот ученый, который показывал публике приборчик, он крутит в нем ручку, и там хлещут молнии? Он разубеждал не креационистов, не сторонников монотеистических религий, а тех, кто еще на самом деле сохранил сознание пре-модерна. Что он говорил — вот, бог так крутит, и я могу. У креационистов с молниями полная ясность, ангельские воинства, воюют на небесах, значит, бьют молнии...»
Что касается постмодерна, то в нем возвращается чудо. «Почему» больше не интересно, каузальные препоны все сняты. Но неинтересно и «зачем» — чудо не имеет цели. Это даже ему и запрещено. Если произошло чудо, которое могло бы на что-то указывать, к чему-то вести — оно отменяется. Если в модерне камень по закону Ньютона всегда падал вниз с ускорением g («Камень, — предостерег от недоразумений А. Г. — падал вниз только в эпоху модерна,») то теперь пробка от пива «Тинькофф» может отрываться и улетать куда-то на небо, а зачем она это делает, почему — а вот, полетела. Лишенные телеологии, целеполагания, реальность постмодерна образуют черные чудеса.
В традиционном обществе камни, конечно, тоже не падали. Если посмотреть мифологию камня, говорил А. Г., мы увидим, что у камней была своя напряженная жизнь. На них плавали — некий преподобный приплыл на камне издалека и основал обитель — ездили и летали, в них входили, как Мерлин, из них рождались, как Митра. Но здесь была телеологическая подоплека, а теперь она строго запрещена.
Говорить о какой-либо цели можно только опосредованно, через причинность: чудеса нужны потому, постмодерн существует (хотя его нет), что иначе люди постмодерна, которых окружает постоянная скука, сползут на дно и вмажутся в черный бетон. Что-то должно постоянно отвлекать их внимание, иронично подергивать за ниточки остаточной онтологии, вампирически вытягивать то, что еще осталось. Снежный человек — вроде он похож на нас, но другой, и вот ходит зачем-то, и можно писать о нем репортажи, устраивать на него облаву или фотографировать.
В какой-то момент страдания части публики, в назидание неизвестным врагам выведенной организаторами на сцену (по ним сперва гнали странные буквы, потом по-фашистски светили в глаза прожектором, а те закрывались рукой, потом давали забыться на какое-то время, и снова включали прожектор) — в какой-то момент они оказались не зря. За ними стояла цель продемонстрировать новую резиденцию Арктогеи: http://arcto.ru
Новый сайт обещает быть дружественнее пользователю и ближе народу. Уже сейчас видно, что это относится только к пользователям виндовз. А. Г. сказал: то, что мы завели этот сайт, не означает отказа от прежнего - http://arctogaia.com - хоть там и вовсе ничего нельзя прочитать.
Это наш сайт, он сказал, и люди его любят: они приходят и читают одну и ту же статью, а еще чаще, судя по логам, открывают одну и ту же картинку и ее рассматривают. И, кстати, правильно делают. Новый сайт фактически является приглашением к сотрудничеству: он понятнее и рассчитан на обратную связь.
Компьютер обещает сделать вторую версию пространства, пригодного для туризма. Однако, в рамках трех парадигм (традиция, модерн и постмодерн), само пространство включает в себя совершенно разные вещи.
У приличного человека, то есть, у человека традиции никогда не могло быть полной уверенности в том, куда он попадет, если пойдет направо. Человек мог проснуться в своем доме, выйти и оказаться на улице в другом городе, чашку кофе пить в третьем. На правильной карте параллели и меридианы выписывали головокружительные петли, гуляя туда и сюда, и непременно куда-то вбок. Это было веселое пространство. Модерн сделал пространство грустным.
Его измеряют в метрах, а оно молчит.
Можно сделать абсолютно точную карту. Однако, с дескриптивной точки зрения, виртуальная реальность компьютера, моделирующего карту, вполне заменяет туристическое путешествие: нельзя придумать описание, которое эти вещи могло бы различать.
Черное чудо постмодерна похоронило достижения модерна, дозволив телепортацию. Можно в рутинном порядке сесть в самолет и оказаться в чужом городе очень быстро, быстрее, чем дойдешь в церковь или в кабак. Многие люди, скажем, в Нью-Йорке, так и живут, не зная, что стоит у них за углом. Чем проще добраться до отдаленной точки пространства, чем запутанней временная карта расстояний, тем больше страх того, что у тебя под носом. Люди обыкновенно боятся того, что происходит у них в квартире: страшен унитаз, раковина, трубы канализации. Оттуда все время вылезает что-то жуткое, опасное, много жалоб.
К черным чудесам этого рода относится и облегчение коммуникации, возможность связаться, например, с другом в любой части мира. Однако, вопрос «зачем» запрещен, что вполне отменяет информативность коммуникации. Что мы говорим в мобильные телефоны, все чаще ошибаясь номером?
«Я неоднократно наблюдал, как звонят друг другу молодые люди. Некто набирает номер и говорит: «Это ты? А это я, привет. Я тебе сейчас Катю Лель спою,» — и поет Катю Лель. Все чаще обходятся без слов, их заменяют нечленораздельные звуки: кто хрюкает в телефон, кто мычит и причмокивает. И правильно, какая разница? Если попадают не туда, все равно говорят, так же долго — ведь это совершенно неважно.»
Для человека традиции коммуникация была осмысленной: соберешься в другую деревню — а там дорогу развезло, отложил, потом пошел — встретил волка, другого волка, стаю грабителей. Пока возился с ними, пока добрался, успел надумать разного, во всяком случае есть что рассказать.
Да и сам человек — в модерне у него была причина, то есть, папа и мама. С целью было не очень, а причина была. (В традиции, премодерне, такого, конечно, не было: все со смыслом. «Нужны рабы — жрец ударил посохом по камню, пожалуйста, наружу лезут рабы. Выползают откуда-то, из норок.») Черное чудо постмодерна, клонирование, отменяет сразу причину и цель.
Присылали записки. «Чем ваш анализ отличается от анализа Бодрийяра?» — читал А. Г. и отвечал: «Ничем не отличается.» Читал: «Не совпадает ли эпоха постмодерна с предсказанным царством Антихриста?» — и отвечал: «Совпадает.» Развернул последнюю: «Дорогой Александр Гельевич! У меня есть ряд интересных традиционалистских проектов. К сожалению, для их осуществления мне не хватает финансовой поддержки...» — «Что же, очень остроумно!» — сказал А. Г. Записка была длинная, но все перебил дружный хохот собравшихся.
